Метка: книги

Это супермастриды. Это надо. Это вкус. Это развитие. Это то, без чего нельзя прослыть интеллектуалом. Они разноплановые, хотя некоторые похожи, но вот что самое классное: всё это очень, очень хорошие книги. Просто берёте любую из списка и кайфуете. Тут намеренно по одной книге каждого автора (так-то можно и по две читать смело!).

Не самые любимые, но тоже надо бы прочитать:

Алексей Толстой – Война и мир

Владимир Набоков – Лолита

Евгений Замятин – Мы

Эрих Мария Ремарк – Три товарища

Джозеф Хеллер – Уловка-22

Джон Фаулз – Волхв

Альбер Камю – Посторонний

Джейн Остин – Чувство и чувствительность

Чарльз Диккенс – Приключения Оливера Твиста

Герман Гессе – Сиддхартха

За кадром остаются как бы важные “Улисс” Джойса, “Шум и ярость” Фолкнера и унылейший Брэдбери со своими градусами. Там же будут “обязательные” Кундера, Манн, Коэльо, Воннегут и Шарлотта Бронте. В образовательную классическую сотню, они, конечно, войдут, но в любимые – точно нет.

Инвестиция времени в чтение меняет восприятие – потому что книги меняют нас. Если бы книги были просто способом передачи информации, тогда читать их целиком было бы бессмысленно: хватило бы и конспекта – это ещё и в 20 раз быстрее. А уж если информация устарела или – что ещё смешнее – взгляд на неё устарел или перестал, кхм, соответствовать нормам морали, тем хуже для книги, так получается?

Книга – это инструмент. Машинка для того, чтобы заставить нас думать. Требуется какое-то усилие, чтобы её завести – и некоторое время, чтобы эта машинка принесла пользу. Время, которое мы тратим, чтобы вовлечься в процесс, может показаться обузой. Но когда мы начинаем думать об этих идеях, применять и адаптировать их к нашей жизни, развивать и выбрасывать, мы меняемся. Во время чтения мы не забираем мудрость из книги. Мы выращиваем мудрость у себя в голове.

У книги длинные главы, это вам не заметки в телеграме. Тут нужна концентрация, нужна фокусировка. А это полезно. Это тренирует упорство, настойчивость и внимание.

А на аудиокниге удерживать внимание чрезвычайно тяжело. Почему? Да потому что аудиокниги созданы для того, чтобы люди во время прослушивания могли заниматься чем-то ещё. Хотя бы прогулкой. А она отвлекает. Само по себе это не плохо (даже и хорошо, ведь зачем гулять кругами вокруг хрущёвки), но беда в том, что в момент отвлечения никто не ставит аудиокнигу на паузу. Все просто думают о чём-то своём (или не очень), а диктор в этом время продолжает рассказ. Через минуту-другую ты очнулся, а часть книги промелькнула мимо.

Поэтому в последнее время я слушаю в машине в основном подкасты, интервью и научпоп c YouTube. Пропустил что-то – можно перемотать или поставить на паузу. А когда гуляю, чаще всего слушаю звуки вокруг, ну и музыку иногда.

А книги люблю читать.

Кафка, Slayer и Джесси Пинкман

На прошлой неделе немцы, чехи и австрийцы отмечали 100-летнюю годовщину смерти Франца Кафки. Его жизнь и наследие – хорошая отправная точка, чтобы попытаться ответить на важный творческий вопрос. Им задался известный финансовый журналист Транг Фан – я уже снимал ролик, на который меня сподвигли его впечатления о Диснейленде. Транг задал основную идею этой статьи, а я – пока переводил – добавил изрядное количество собственных мыслей. Речь пойдёт о творчестве вообще, не обязательно о писательстве: полезно будет и поэтам, и музыкантам, и художникам, и даже шеф-поварам. Может быть, даже айтишникам!

Для кого пишет писатель: для читателей или для себя? Сразу забегу вперёд: хороший писатель, конечно, пишет для себя. Но, как говорят модные блогеры, дочитайте эту статью до конца. 

А начнём мы с Рика Рубина. Рик – легендарный продюсер Slipknot, Linkin Park, Run DMC, Public Enemy, System of a Down, Red Hot Chili Peppers, ну и главное – Metallica и Slayer! Вот что он заявил во время подкаста у моднейшего Джо Рогана:

“Всё, что я делаю, сделано по моему вкусу, и об этом моя книга “The Creative Act”. Чтобы артисты поверили в себя. Чтобы они делали то, что трогает их самих. И просто надеялись, что кому-то это тоже зайдёт. Невозможно подстроить свой вкус под чей-то ещё таким образом, чтобы угадать, что вдруг должно всем понравиться. Из этого не выйдет ничего хорошего. Мы не настолько хороши, чтобы знать, что выберет кто-то другой.

Сделать что-то и сказать “блин, ну мне самому не особо, но ступодово есть целая толпа людей, которым это зайдёт” – это дурацкий вариант заниматься творчеством. Делайте то, что трогает вас, и забирайтесь как можно глубже. Сдвигайте границы, и люди отзовутся – если на это вообще возможно отозваться. Иначе никак. Другой путь – это просто тупик.

Франц Кафка – гений абсурдизма, который родился на 80 лет раньше Рубина, метался в обе стороны: читатели на его работу не влияли, но он очень внимательно слушал, что они говорят. Его наследие стало настолько значимым, что целый ворох жизненных сценариев названа его именем. Бюрократические кошмары теперь называют “кафкианскими” (привет Джесси Пинкману) – точно так же, как неизведанные ужасы “лавкрафтовыми”, а наблюдение за всеми – “оруэлловское” (“Большой Брат следит за тобой”). 

Работы Кафки не особо продавались при жизни. Его, очевидно, очень заботило мнение окружающих, потому что он думал, что пишет плохо, и переживал, что все остальные тоже так думают. Поэтому 90% всего написанного он уничтожил. Причём нельзя сказать, что он гнался за славой, – просто хотел писать по своим собственным (высочайшим) стандартам. Такой архетип неуверенного в себе автора. Его сомнения были настолько серьёзны, что если бы не предательство, мир никогда бы не узнал его главных произведений.

Простому чешскому парню Францу Кафке было всего 40, когда он умер от туберкулёза в 1924 году. Он попросил своего друга Макса Брода уничтожить остатки всех его бумаг и рукописей. Но друг оказался “предателем” – потому что был уверен, что Кафка – “величайший поэт своего времени”. Брод говорил, что Кафка догадывался о его планах, и, наверное, выбрал бы другого душеприказчика, если бы точно хотел, чтобы его инструкции были выполнены. Ну это не так уж важно; в итоге Макс Брод опубликовал три книги Кафки: Процесс (1925), Замок (1926) и Америка (1927). Реакция критиков была очень позитивной, и репутация чешского гения (Кафки, ну и Брода заодно – за спасение мировой литературы) взлетела до небес. Безымянная бюрократия терроризирует личность – чумовая тема! Тут тебе и нацистская Германия, и советские репрессии, да много всего можно найти отзывающегося.

Забавно, что в последних трендах Тиктока он стал символом эмо-любви и волшебной романтической переписки, хотя сам постоянно менял подруг и был завсегдатаем борделей. Почему же Кафка остаётся актуальным? Вот отрывок из статьи в журнале The Economist:

Франц Кафка не был частью общества: он проводил много времени в одиночестве, пытаясь писать, – и у него не всегда получалось. Но хэштег #Kafka набрал уже больше 2 млрд просмотров. Пользователи – особенно девушки – падают в обморок от его писем Милене – временной возлюбленной [в смысле – то возлюбленной, то не очень].

Но слава пришла к нему не только благодаря литературному таланту и чутью. Кафке повезло! Вот что пишет в его биографии Каролина Ватроба: “Кафка писал на популярном немецком языке, а не провинциальном чешском. У него был прекрасный литературный агент Макс Брод, который собрал его книги из отрывков, а потом отредактировал; при этом романы самого Брода довольно посредственные. Ну и фамилия у Франца лёгкая и звучная (kavka по-чешски означает “галка”)”.

Его подвижная самоидентичность позволила ему стать частью широких литературных традиций – без нужды полностью погружаться во что-то одно. Кафка родился в увядающей Австро-Венгерской империи, которая у него на глазах исчезла с карты мира. Его нельзя называть ни немцем, ни чехом, на австрийцем, но все три культуры считают его своим.

Одно из величайших достижений Кафки – способность текста к метаморфозам в зависимости от публики. Его понятные и запоминающиеся истории легко перевести. В отличие от тяжелого творчества других модернистов, включая Джеймса Джойса, Кафка понятен и близок всем, пусть даже весь контекст передать не удаётся. На Западе он стал путеводной звездой Маркеса, на Востоке – плеяде модных корейских писательниц [не говоря уже о Мураками].

Теперь обдумаем фразу “Кафке повезло”. Конечно, ему повезло! Любой экстраординарный успех требует удачи. Но это ещё одна причина того, что писатель (и любой творец) должен писать сперва для себя, а не для кого-то другого. Ведь реакция публики находится вне нашего влияния. 

Одна из книг, которую Кафка издал при жизни – “Превращение” (1915). Это повесть, где чел просыпается в виде насекомого. Сейчас это уже литературный канон – образец рассказа об отчуждении и изоляции (хотя кто-то мудрый писал, что это блестящая история о похмелье). Но сто лет назад она не вызвала никакого интереса. Бедный Франц! 

Кафка, понятное дело, не уникален. Есть куча примеров, когда творчество гения было широко признано через многие годы после смерти создателя. Буду рад узнать о других (пишите в комментариях).

Мона Лиза Леонардо да Винчи была написана в 1503 году. Веками её не считали лучшей работой автора – и уж тем более не могли признать лучшей картиной в Европе. Портрет странной женщины вывесили в Лувре в 1804 году, а критики стали серьёзно воспринимать полотно лишь в 1850-х. Но только в 1910-х картина стала самой известной в мире. Как? Очень просто: в 1911 году её украли. Розыски картины заполоняли первые полосы газет целых 2 года. Среди подозреваемых были Пабло Пикассо и Джей П. Морган. Обнаружили “Мона Лизу” во Флоренции, в квартире Винченцо Перуджи, – итальянского художника, который в Лувре подрабатывал кинооператором. В тот момент она стала самой известной картиной в истории – и, разумеется, магнитом для туристов.

Великий Фёдор Достоевский хоть и стал немного известен при жизни, но еле-еле сводил концы с концами. Умер он всего через 4 месяца после публикации своего главного романа “Братья Карамазовы”. И только спустя 40 лет, после переводов на другие языки, Достоевский стал базой мировой литературы. Кафка, кстати, называл его своим “кровным родственником”.

Слава Вильяма Шекспира при жизни была переменной: то приходила, то уходила. Далее на протяжении доброй сотни лет творчество нашего Вильяма было полностью дискредитировано, и лишь в конце 18-го века – через 180 лет после смерти! – репутация великого драматурга была восстановлена (возможно, и немного приукрашена), а его пьесы начали ставить по всему миру.

Боб Дилан, Кит Ричардс (из The Rolling Stones) и Роберт Плант (из Led Zeppelin) указывают Роберта Джонсона как важнейшего композитора, который круто повлиял на их собственное творчество. Это американский певец 1920-х годов, который записал меньше трёх десятков песен и умер в 27. До 1960-х о нём никто не слышал.

Винсент Ван Гог за свою жизнь продал всего одну картину. После того, как он умер от своей собственной пули, его брат Тео занялся продвижением его работ, но и сам через полгода умер. Вдове Тео, Йоханне Ван Гог-Бонгер, ничего не оставалось, как впрячься самой. Она и выставляла, и продвигала, и продавала картины зятя. Именно её усилия превратили Винсента в мировую знаменитость. 

Михаил Булгаков в СССР был полностью запрещён, и при жизни его произведения не издавались. Только после его смерти “Мастер и Маргарита” и “Собачье сердце” получили широкое признание. Николая Гоголя не запрещали, а просто гнобили за чрезмерную оригинальность, он был несчастен и одинок, вечера проводил на каком-то далёком хуторе; ночевал в церкви.

А разве сейчас всё иначе? Мало у нас непризнанных гениев? Кто-то скажет: “слушай, но ведь большая часть современного искусства – полное дерьмо, и когда на него не публикуют отзывы – это именно потому, что это полное дерьмо; и кстати, что насчёт тех людей, которые прославились при жизни?”

Это всё хорошие аргументы. Пабло Пикассо был дико популярен при жизни. Клод Моне был популярен при жизни. Фрида Кало была очень известна. Эрнест Хемингуэй, Габриэль Гарсия Маркес, Лев Толстой стали знаменитыми задолго до своей смерти. 

Конечно, нелегко стать великим за отведённое нам время. Но мысль в том, что многие крутые произведения были странными и непонятными в момент своего появления, и поэтому есть смысл создавать что-то для себя, а не гадать, что, когда и кому зайдёт, а что нет. Я не о том, что аудитория не имеет значения. Полезно получать продуманную критику от людей с честными намерениями. Но она не должна быть основной силой, которая двигает оригинальным творчеством. Творчество должно идти изнутри.

Кстати, ещё одна причина ставить себя выше читателей, зрителей и слушателей – поразительная лёгкость фидбэка в эпоху соцсетей. Тысячи людей с радостью похвалят ваше творчество через 5 секунд после его выхода. А ещё больше – обосрут. Стоит добавить, что у цифровой аудитории вкус подправлен хитроумными алгоритмами вовлечения, которые сцепляют наши древние желания (секс, насилие, рок-н-ролл, коты, wh40k) с мгновенным вознаграждением – не оставляя места для нюансов и постепенного выстраивания накала. Худший исход – когда аудитория завладевает инфлюенсерами и они буквально сходят с ума: худеют, толстеют, разбрасывают деньги, пьют соус табаско, издают нелепые звуки, – лишь бы их продолжали смотреть.

Те же цифровые силы двигают аудиторию в океан однообразия. У популярных песен всё те же четыре аккорда. У голливудских франшиз нет конца. У старых игр – всё новые части. Даже жена постоянно та же самая! Это замкнутый круг обратной связи. То, что работает, работает потому, что оно работало раньше. Пользователям скармливается именно то, что им понравится. Генеративный ИИ только усилит этот цикл – потому что он тренируется на том, что уже существует.

Вот интересный комментарий от рассылки Sublime: 

“Всего 7-8 десятилетий назад у среднего человека был один источник информации – местная газета. Вряд ли люди тратили на неё больше часа в день. Один час из 16 часов бодрствования – это 6% времени. То есть 94% было занято чем-то ещё – работой за еду и крышу над головой, общение с друзьями и соседями, воспитание детей, прогулки, борьбу за справедливость. Сейчас средний американец 8 часов в день сидит в соцсетях. Это половина всего доступного времени. А что происходит с миром, где люди половину времени тратят на наблюдение за другими людьми? Люди формируют половину мнения о себе (и о мире) на основе чужих впечатлений – тогда как раньше на внешние факторы приходилось лишь 6%. Этот вопрос неплохо было бы задать разработчикам соцсетей.

Важно развивать свой собственный вкус, не обращая внимания на цифровые платформы. Нужно доверять себе, а не вычислять, чего хочет публика. Мы все люди, мы хотим славы, мы хотим влияния. Но сколько можно плодить одинаковые обложки, одинаковые заголовки и одинаковые сценарии? Джоан Роулинг отказывали в публикации десятки раз, потому что “детские сказки про волшебников не продаются”. Хорошо, что она никого не спрашивала, о чём ей писать! Кто-то что-то советует, а мы зачастую вежливо соглашаемся, а не посылаем его к чёртовой матери. 

Но надо помнить, что этот человек – пусть даже из лучших намерений – вряд ли обдумывал вашу деятельность дольше и глубже, чем вы. Он думал о ней в 100 раз меньше. И это нормально, потому что у этого человека своя жизнь, свои вкусы, свои цели. Японский классик Харуки Мураками, который вдохновлялся Кафкой настолько сильно, что одну из собственных книг назвал “Кафка на пляже”, писал об этом в своих мемуарах:

“В профессии писателя, насколько я понимаю, нельзя проиграть или выиграть. Может быть, тиражи, награды и отзывы критиков служат внешними стандартами литературных достижений, но на деле ничего из этого не имеет значения. Что важно, так это писать, не снижая собственных стандартов. Вот отклонение от этой планки объяснить будет нелегко. Что касается всех остальных, всегда можно найти какое-то объяснение, но себя-то не обманешь. В этом смысле писать романы и бегать марафоны – идеи схожие. Короче говоря, у настоящего автора есть внутренняя мотивация, и внешнее одобрение ему не требуется.”

А вот мысли Мураками насчёт своих навыков и приоритетов:

“По мере того, как я взрослел, я приходил к пониманию того, что боль – необходимая часть жизни. Если подумать, люди отличаются от других людей именно потому, что у них есть способность создавать собственную личность. Возьмём меня. Именно моя способность подмечать какие-то аспекты сцены, которые не видны другим, чувствовать иначе и выбирать слова, которые отличаются от слов других людей, позволила мне писать истории, которые принадлежат только мне. Только поэтому возникла невероятная ситуация: люди читают то, что я написал! Тот факт, что я – это я, и никто другой, – одно из моих главных преимуществ. А эмоциональная боль – это цена, которую человек должен заплатить за то, чтобы быть независимым.”

Возвращаемся к творческому процессу Рика Рубина. Интересно, что он называет себя не “продюсер”, а “редюсер”, в том смысле, что он не добавляет, а отрезает от песни ненужные элементы, чтобы сделать её лучше. Его цель – добраться до сути произведения.

“Творчество – это способ передвижения сквозь этот мир, каждую минуту, каждый день. Когда ты признаешь требования жизни артиста, она становится частью тебя. Даже посреди какого-то проекта ты каждый продолжаешь искать новые идеи. В любой момент ты готов остановиться, чтобы сделать короткую запись или заметку – чтобы не потерять мысль. Это становится второй натурой. И мы всегда в этом состоянии – каждый час каждого дня. Быть в этом состоянии и оставаться открытыми к миру вокруг – наша обязанность. Обращать внимание и слушать. Искать связи и взаимоотношения во внешнем мире. Искать красоту. Записывать истории. Подмечать интересное – то, за чем хочется погнаться. Понимать, что всё это можно использовать в дальнейшей работе, когда сырые данные будут облечены в форму. Нет способа узнать, откуда возьмётся следующая крутая история, рисунок, картина, рецепт или бизнес-идея. Сёрфер не может контролировать волну, а художник отдаётся на милость творческим ритмам природы. Поэтому так важно оставаться открытым и внимательным. Смотреть и ждать”.

Творчество – это не о том, что ты делаешь, а о том, кто ты есть. В конце концов, у тебя будет гарантия: всё, что ты создал, твоё! А этим вполне можно поделиться с миром, ведь мы не знаем, кто там что хочет читать, смотреть или слушать. 

Смысл этого эссе в том, чтобы искать мотивацию внутри. Мы достигаем настоящего мастерства не ради денег, славы и статуса. Мы его достигаем из-за того, что путь к мастерству делает нас счастливее. Под конец вот вам отрывок из дневника одного из величайших писателей 20-го века:

“1 июня 1912: Ничего не написал.

2 июня 1912: Почти ничего не написал. Невесомо, бескостно, бестелесно бродил 2 часа по улицам и обдумывал, через что я прошёл днём, пока писал.

7 июня 1912: Ужасно. Почти ничего не написал. А завтра нет времени.

8 июня 1912: Начал немного. Какая-то сонливость. Забыт среди незнакомцев.”

Создавайте для себя. Пишите больше. На практике куда легче пойти этим путём, чем пытаться выяснить, что нужно абстрактной аудитории. К тому же не придётся притворяться. Таким образом проще двигаться в верном направлении, а это само по себе увеличивает шансы создать что-то заметное. А если вам нечего сказать от себя самого, то пожалуй, нужно узнать больше, стать глубже, найти новые впечатления и выработать свой собственный вкус. Иначе вы так и останетесь неинтересным человеком.

Тираж моих книг перевалил за 200 тысяч экземпляров – это в бумаге; в электронном виде ещё 100 тысяч точно было продано и ещё больше спирачено. Не так уж много для худлита, но в нон-фикшене я несколько лет вхожу в топ-10 российских писателей; но ещё есть к чему стремиться. Это не ради хвастовства, – лишь для того, чтоб вы прислушались, если продали меньше 100 тысяч книг. А если вы продали больше – я с удовольствием прочитаю про ваши секреты.

Есть три составляющих писательского мастерства. Все о них знают, а что толку?

У похудения тоже нет никаких секретов, всё давно известно. Всего-то нужно есть меньше углеводов и больше двигаться, но люди продолжают неутомимо жиреть. С писательством та же история: всё элементарно, Гермиона. Нужно всего лишь больше писать, а потом удалять плохое.

Почему люди так плохо выражают свои мысли? Поначалу я обвинял уроки литературы в школе, на которых “автор имел в виду совсем не это”. Но когда я сам стал печататься, на уроки пенять перестал: у великих они тоже были.

Лет пять назад замечательный писатель Виталий Сероклинов из Новосибирска решил помочь восьмикласснице с сочинением по своему собственному рассказу “Пряники”. Вы уже догадались: ему влепили тройбан, потому что – ну конечно! – “автор имел в виду совсем не это”. Но Сероклинов оказался живой и, в отличие от Некрасова и Лермонтова, мог ответить. Так вот: то, что вы имеете в виду, не имеет значения. Просто пишите классные тексты. Пусть даже это будет “100 оттенков Серого”: читатель решит, удачный это текст или нет.

Стивен Кинг не раз говорил о том, что не получится хорошо писать, если вы мало читаете. Поэтому вот самое первое правило: нужно много читать. Желательно не только фантастику, но и классику, и нон-фикшн, и биографии. И рассказы, и стилистически чудовищные бестселлеры вроде Шантарама. И даже детективы. И блоги писателей. И свои собственные дневники.

В детстве я читал невероятно много, брал в библиотеке по 5 книг за раз, все прочитывал от корки до корки – и всегда возвращал. Бросать книги недочитанными я начал лет в тридцать пять, когда почувствовал, что на дочитывание всякой чепухи мне уже явно не хватает времени. Я с ужасом осознал, что за оставшуюся жизнь мне вряд ли удастся прочитать больше трёх сотен произведений; а ведь иногда хочется перечитать и хорошо забытое старое. В мире очень много хороших книг – и намного больше плохих.

В старшей школе я читал больше 100 книг в год, в институте – точно больше 50. Кстати, одно из лучших решений в моей жизни – записывать мысли после (и во время) чтения; жалко, что я додумался до этого так поздно. Между 25 и 35 годами – до появления детей – средняя цифра устаканилась в районе 20 книг в год; тогда же выросло количество прочтённых статей и заметок. То есть текста я стал потреблять даже больше; русскоязычное видео я смотрю на х2, и каждый раз хочу переключиться на чтение транскрипции.

Сейчас я считаю, что если человеку больше сорока и он читает больше 2-3 книг в месяц, он, скорее всего, бездельник. Исключения, конечно, есть: он может быть литературным критиком или интенсивно осваивать какой-то новый навык, или если он писатель или сценарист. То есть когда чтение – часть профессии. В остальных случаях это крайне подозрительно. Итак, первое правило писательского клуба: никому не рассказывать, что ты много читаешь. 

Теперь внимание! Это была простая часть писательского мастерства. Сейчас будет очевидная, но нелёгкая вторая часть: нужно много писать.

Профессионалы пишут каждый день. Кто-то считает символы, кто-то – слова, кто-то – страницы. Кто-то считает часы; например, работает 4 часа подряд, и неважно, что из этого выйдет; бывает, что и ничего.

Погодите, а кто такой профессионал? Стивен Кинг выразил всё одним предложением: “если вы написали книгу, и кто-то её напечатал, и вам заплатили гонорар, и вы этим чеком смогли оплатить счёт за электричество – тогда вы настоящий писатель, и я вас уважаю”. Меня Стивен точно уважает: книжных гонораров мне хватает даже на портвейн – и это после оплаты коммуналки!

Я (довольно успешный по российским меркам, но незаметный в мировом масштабе автор) стараюсь писать каждый день по 2-3 абзаца текста; иногда получается написать несколько страниц, и тогда я радуюсь. Но писательство – не единственная моя деятельность – хотя и занимающая много времени, – поэтому брать с меня пример будет неправильно.

Я никогда не пишу длинный текст подряд от начала до конца. Не было ещё такого, чтобы я сел и написал 10 страниц, которые идут друг за другом. Я собираю текст из готовых кусков, и бывает, что они несколько раз передвигаются туда-сюда по структуре документа, если для отрывка вдруг появляется более логичное место. Такое пару раз случалось даже в готовой книге.

Не могу сказать, что текст у меня выходит как-то легко и ненапряжно, но формулировать свои мысли я научился давно: тут мне помог блог в Живом Журнале, который я вёл с 25 лет – выходит, почти полжизни. Читатели пишут, что у меня “очень лёгкий язык”, но лёгким он стал не сразу. Нужна третья составляющая. О ней написал господин Эрнест наш Хемингуэй: “The only kind of writing is rewriting”. “Единственный способ писать – это переписывать”.

Эту фразу Хемингуэя я переписывал 5 раз, но она мне всё ещё не очень нравится. Но уже ничего, в первых вариантах было что-то про “мастерство”, а это же явно моё украшение, а не оригинальная эрнестова мысль.

“Хулиномика” переписывалась раз 20. Первые 2-3 версии переписаны практически полностью. Сначала я писал черновик – полный текст главы. И я не возвращался к нему, пока не заканчивал ещё хотя бы 5-7 новых глав. После того, как перегорал запал писать что-то новое – и я успевал подзабыть, что было в той первой главе, – я возвращался шлифовать текст. Как? Сейчас расскажу.

Не помню, у кого я подсмотрел эту методику, но теперь уже считаю её своей, потому что мне кажется, что я делал так всегда: я читаю свой текст вслух (или шепчу). И когда фразу не получается быстро и легко произнести (большинство читателей текст именно проговаривают, – даже читая про себя), я буду переставлять в ней слова, искать синонимы и менять что-то в соседних предложениях, чтобы не возникало неудачных созвучий и словосочетаний.

Потом на помощь приходят читатели. Западные писатели вовсю рекомендуют создавать свою email-рассылку. В этом есть логика – емейлы поклонников, в отличие от аккаунта в соцсети, нельзя отнять. Моё главное коммьюнити получилось в телеграме и довольно долго росло само собой – просто потому, что я выдавал много полезного контента (каждый день на протяжении нескольких лет). Так вот: мы вместе с читателями отловили кучу опечаток и нелепостей. Так появились списки благодарностей, которые сопровождают историю версий всех моих книг. 

Если насчёт чепухи в каком-то абзаце мне писал кто-то один, то скорее всего, у человека узкий кругозор или это дурачок, который не может уследить за мыслью. Но вот если про одно и то же место написали хотя бы двое, тут уже дурачком объявлялся я сам, – и переписывал текст заново. В этом случае понятно, что это как раз я не смог чего-то объяснить.

“Когда вы пишете историю, вы рассказываете её самому себе. Когда вы переписываете, работа заключается в том, чтобы убрать всё то, что к истории не относится.” – Стивен Кинг, “Как писать книги”.

В какой-то момент я решил удалить из “Хулиномики” всю воду и в очередной раз прошерстил её на ненужные повторения, уточнения и неуместные эпитеты.

Потом вдруг я решил удалить из текста все слова “очень” и книга стала не очень. Шучу! Конечно, она стала только лучше. Очень лучше.

После того, как версия стала “окончательной” в очередной раз, я дописал ещё 2 главы, потом ещё 2, и через несколько лет – ещё одну. С ними была проделана та же самая работа. В художественной литературе такая опция есть не всегда, хотя если посмотреть на историю классических произведений даже 100-летней давности, то они печатались не сразу, а по главам – во всевозможных журналах и сборниках. И великому русскому писателю было совершенно окэй (хотя и сомнительно) ещё разок переписать текст перед выходом изданием книги в твёрдой обложке.

Перехожу к практике. Можно долго советовать “Слово живое и мёртвое” Норы Галь, на которое я недавно нашёл отличную критику, Чуковского, Брэдбери и Кинга. Но лучше всего, повторюсь, – читать, писать и переписывать. Одна из лучших по книг в плане текста – это “Госпожа Бовари” Флобера. Гюстав уверял, что каждое слово было доведено до идеала – так оно и есть. “Госпожа Бовари” невелика по объёму, но писал её месье Гюстав целых 5 лет. 

У Флобера получился шедевр – или даже памятник – мировой литературы. Там не бог весть какой сюжет (я, честно, говоря, не помню – 150 лет назад все об одном и том же писали: и “Джейн Эйр”, и “Гордость и Предубеждение”, и “Анна Каренина” о том, что какая-то шибко умная баба неудачно вышла замуж), но текст у Флобера просто потрясающий.

Почитайте – и его, и ещё сотню-другую книг из мировой классики. Это полезно для писательского кругозора. Даже “Улисс” полезен – чтобы понять, что на свете бывает. А вместо “Шума и ярости” Фолкнера будет в миллион раз приятнее прочесть “Цветы для Элджернона” Киза. Скоро соберу для вас топ-100 необходимой классики, чтобы вы всё поняли.

Кстати, за слово “вкусный” не по отношению к еде вы попадёте в ад. И за “томаты” тоже. Даже если вы не писатель, вас там всё равно уже ждут. Берегитесь. Хуже только “крайний раз”, да даже и не хуже. И “одеть штаны” – вот это беда. Да, я с большим удивлением узнал, что многие популярные авторы пишут с ошибками. И ничего! Представляете, ничего страшного! Их потом исправляет корректор – и всё. А история остаётся.

А в этом эссе самое классное то, что через год я его перечитаю, а потом перепишу. А потом – ещё разок перечитаю и перепишу.

И буду переписывать пока не сдохну. Как те курицы, которые перешли дорогу.

Pikabu | Дзен